Николай Рубинштейн, Петр Чайковский и то время
Выводы, мысли и цитаты окружения
«В воспоминаниях современников Рубинштейн предстает как личность во многом противоречивая, но невероятно привлекательная: «практическая натура» и при том «честен в высшем значении этого слова, беспощадно искренний и неподкупно добропорядочный в отношении к искусству» (Чайковский), «неистовый труженик, человек широкого ума … жизнелюбец, добрейшая душа и вспыльчивый властелин; натура чистых помыслов — и осторожный дипломат; бессребреник и азартный игрок…»
Николай Рубинштейн во всех материалах, которые я прочитала, выглядит не только человеком, открывшим и продвигающим Чайковского, но и его ментором и в каком-то смысле продюсером: именно он познакомил Петра Ильича с его спонсором баронессой Фон Мекк. Она выделяла Петру большое годовое пособие в 6000 рублей — в Российской империи такое жалованье было только у генералов. И Петр смог уйти с других служб и сосредоточиться полностью на творчестве, что было в те времена большой редкостью, так как творчество означало свободу и бедность, конечно же. Рубинштейн был глубоким интерпретатором и пропагандистом творчества Чайковского, первым и лучшим по словам Петра Ильича исполнителем многих его фортепианных и симфонических произведений. При этом Николай сочинял мало, исключительно фортепианные пьесы и романсы, и в отличие от его масштабно гастролирующего брата Антона выступал редко. Но участие в становлении «русского гения», как он сам называл Чайковского — это не самая яркая глава биографии пианиста и далеко не единственное, чем был известен Николай.
Популярность Николая Рубинштейна в Москве и вообще в России, не только как музыканта, но и как филантропа, была очень велика. Но при этом международная известность брата сильно затмевала его и именно поэтому по словам автора первой монографии о Рубинштейне Баренбойма, складывалось ощущение, что Николай — фигура не такая выдающаяся. Рубинштейн не оставил почти никаких своих записей и, видимо, не думал о своей биографии. При этом он около четверти века был «центральной фигурой музыкальной Москвы, дал побудительный толчок развитию ее музыкальной культуры и своей просветительской деятельностью помог проникновению искусства, ранее замкнутого в барских хоромах, в демократические слои общества». Основная область деятельности Рубинштейна — создание в Москве консерватории нового типа, изначально задуманной в качестве высшего профессионального учебного заведения, открытого для представителей всех сословий. Он был сильным дирижером и его ставили в один ряд с Вагнером.
У него было три главных направления в работе: любительский хор, организация концертов для всех и музыкальное образование, доступное каждому
Современники отзывались о братьях Рубинштейнах так: стиль Антона был «стихийным и демоничным», а игра Николая отличалась «античным целомудрием и чувством меры с титанической силой». После смерти Чайковский посвятил Рубинштейну своё фортепианное трио «Памяти великого артиста» (1882).
В первой монографии о Рубинштейне: «Не назовешь, пожалуй, другого русского музыканта, который внес бы столь значимый и многосторонний вклад в развитие московской музыкальной культуры».
Отношения Рубинштейна и Чайковского были близкие.
Николай отговаривал Петра жениться на известной французской певице, примадонне итальянской оперы Дезире́ Арто́ (1835–1907), с которой у них даже якобы случилась помолвка. Он говорил, что после брака Петр будет играть «жалкую роль мужа своей жены», так как Дезире в свои 33 была известна во всем мире, а Петр в свои 28 (он был младше ее на 5 лет) все еще оставался в статусе «подающего надежды». Когда Дезире устала от происходившего с Петром, она закрутила роман в Варшаве. Рубинштейн ликовал: «Ну, не прав ли я был, когда говорил тебе, что не ты ей нужен в мужья?! Вот ей настоящая партия, а ты нам в России нужен, а не в прислужники знаменитой иностранке».
Помогая пока ещё мало зарабатывающему Чайковскому, он поселил его в своей квартире и всячески старался поддерживать. Совершенно не принимая печального и поношенного вида одежды Петра, Николай всячески пытался поменять положение дел сообразно собственным вкусам и представлениям о моде. Он отдал своему подопечному чёрный фрак, который не носил, а после взялся и за остальные элементы одежды. Чайковский, в своём письме к братьям иронично напишет: «Этот последний (Н. Г. Рубинштейн) ухаживает за мной, как нянька, и хочет непременно исполнять при мне эту должность. Сегодня он подарил мне насильно шесть рубашек, совершенно новых (не говорите этого Давыдовым и никому), а завтра хочет насильно везти заказывать платье».
Содействие молодым, начинающим талантам было его страстью. По разным свидетельствам, именно Николай Григорьевич познакомил Чайковского с Н.Ф. фон Мекк. Например, Галина фон Мекк, внучка Надежды Филаретовны и внучатая племянница Чайковского пишет в своей книге “Как я их помню”: «В это время Николай Григорьевич Рубинштейн, который знал о том, что моя бабушка очень любит музыку и что она помогает консерватории и молодым музыкантам, нанес ей визит и попросил помочь молодому композитору Чайковскому».
При этом многие соглашаются, что темперамент Рубинштейна был противоречивый и вспыльчивый. Например, в фильме «Чайковский» 1969го года Николай Рубинштейн показан человеком экспрессивным и знающим себе цену. Он прямо говорит Чайковскому, что готов исполнить его пьесу, но только если он в ней поменяет пару вещей, на что Петр говорит, что не хотел бы менять произведение. На что Николай говорит: «Кому она нужна, твоя пьеса, если я ее не сыграю». В фильме он даже нахален и самонадеян, активно жестикулирует и ведет хитрые игры.
В фильме Чайковский раздражается от того, что Рубинштейн пытается пробраться во все уголки его жизни и в один момент не выдерживает: «Я тебе не музыкальный инструмент! Я человек! Позволь мне, наконец, самому распоряжаться собой!».
Николай Рубинштейн и мама
Едва ли не во всех письмах Н. Г. Рубинштейна к матери (впрочем, и в большинстве писем к другим лицам) отсутствуют даты и указания места, откуда они отправлены (в отдельных случаях получить эти сведения помогают почтовые штемпеля на конвертах, если таковые сохранились). Николай Григорьевич не был расположен раскрывать в них свой душевный мир. Лишь редко-редко, в трудные минуты вырвется наружу тяжелый вздох, обычно тут же маскируемый ироническим тоном. Так и чувствуется, что письма эти, написанные быстрым, импульсивным и малоразборчивым почерком, — выполнение сыновнего долга по отношению к матери, не больше: духовной и душевной близости между корреспондентами, по-видимому, не было. Не найти здесь ни полслова о частной жизни Николая Григорьевича (он сам как-то в ответ на вопросы матери написал: «На таком расстоянии, как Одесса — Москва, описание частной жизни теряет всякий интерес, а открытая жизнь описывается во всех газетах»). Обычно он извещает, что жив-здоров, и коротко сообщает о своей деятельности («…если же, — сказано в одном из писем, — хотите знать детали, прошу -подписаться на „Московские ведомости”»).
Чайковский про Рубинштейна из писем фон Мекк:
«Относительно Н. Рубинштейна Вы почти правы, т. е. в том смысле, что он совсем не такой герой, каким его иногда представляют. Это человек необыкновенно даровитый, умный, хотя и мало образованный, энергический и ловкий. Но его губит его страсть к поклонению и совершенно ребяческая слабость к всякого рода выражениям подчинения и подобострастия. Администраторские способности его и умение ладить со всеми сильными мира сего изумительны. Это, во всяком случае, не мелкая натура, но измельчавшая вследствие бессмысленно подобострастного поклонения, которым он окружен. Еще нужно отдать ему ту справедливость, что он честен в высшем значении этого слова и бескорыстен, т. е. он хлопотал и добивался не узких материальных целей, не из выгоды. У него страсть премировать и сохранять всякими способами непогрешимость своего авторитета. Он не терпит никакого противоречия и тотчас же подозревает в человеке, осмелившемся не согласиться с ним в чем-нибудь, тайного врага. Он не прочь прибегнуть и к интриге, и к несправедливости, лишь бы уничтожить этого врага. Деспотизм его возмутителен очень часто. Все его недостатки происходят от бешеной страсти к власти и беспардонного деспотизма… Когда он немножко выпьет вина, он делается со мной до приторности нежен и упрекает меня в бесчувственности, в недостатке любви к нему. Будучи в нормальном состоянии, он очень холоден со мной. Он очень любит дать мне почувствовать, что я всем ему обязан. В сущности, он немножко побаивается, что я фрондирую. Вообще, будучи от природы замечательно умен, он делается слеп, глуп и наивен, когда в голову ему взбредет мысль о том, что хотят отнять от него положение первого музыканта Москвы».
Из воспоминаний Н. В. Давыдова:
«Прямо легендарной представляется личность Н. Г. Рубинштейна теперь, когда, по прошествии многих лет, оглядываешься на всё то, что им было сделано, и вспомнишь, какую кипучую, но продуктивную, без малейшего отдыха деятельность он проявлял тогда. Казалось, создание и управление Музыкальным обществом и консерваторией, директорство которой он взял на себя и где, кроме того, он сам вёл класс фортепьянной игры, было более чем достаточно и для сильного человека, но Рубинштейн не ограничивался этим; не было, кажется, ни одного концерта, дававшегося в пользу действительно достойного общеполезного дела, в котором Н. Г. не выступал бы в качестве дирижера оркестра или солиста. Он был неизменным руководителем концертов, дававшихся в пользу недостаточного студенчества, вёл спевки хора Музыкального общества, и к нему же по всем делам, как к хозяину музыкальной Москвы, обращались все приезжающие в Москву музыканты». И далее: «Н. Г. был в полной мере отзывчивый и добрый человек, не умевший отказывать, когда его помощь действительно была нужна, причём он совершенно не считался со своими личными средствами и раздавал гораздо даже больше, чем сам имел, живя потом в долг.»
Ларош Г.А. Н.Г. Рубинштейн // Воспоминания о Московской консерватории. С. 17–19:
Представлял собой редкое сочетание ярчайшего артистического и организаторского талантов. Современники усматривали в Рубинштейне качества «первоклассного государственного деятеля, проницательного, смелого и осторожного, знавшего потребности своего времени», который вместе с тем «по высоте своего нравственного идеала … стоял наряду с людьми, составлявшими лучший цвет России»
Ларош Г.А. Избранные статьи. Вып. 5. С. 95:
В 24 года стал признанным лидером музыкальной Москвы. «Подобного увлечения личностью (помимо артиста, помимо начальника, помимо общественного деятеля), как увлечения Москвы Николаем Рубинштейном, я никогда не видал и, вероятно, никогда не увижу. Можно без преувеличения сказать, что его любили даже враги»
Про Рубинштейна в биографии Чайковского Берберовой Нины Николаевны:
Виртуоз, дирижер, педагог, администратор, горячий, страстный человек, расточительной и забубенной жизни, мятущийся от женщины к женщине, и музыкант, каких Москва, да и Россия, еще не видели, он прибыл в столицу в поисках профессоров для своего московского детища, — великий брат его должен был поделиться с ним первыми своими учениками.
Великий брат не испытывал особой теплоты к Николаю Григорьевичу, он без особого воодушевления отдавал ему в пожизненное владение московскую свою вотчину лишь потому, что другого ему ничего не оставалось: надо жить в Москве, надо предаваться Москве, надо учить Москву, чтобы Москва тебе верила и носила тебя на руках; и Николай Григорьевич в последние годы в Москве явно обогнал в славе своего великого брата. И главное, он сделал это, соединив в одно легкость поведения и блеск таланта, достоинство славного имени и каприз артистической натуры, и от этого, как от всего, что он делал, веяло человеком, родившимся в сорочке, любимцем богов и людей.
Николай Григорьевич вышел веселый, обольстительно улыбаясь, разглаживая свои пышные усы, уверенно и свободно распоряжаясь гостем: оставил его завтракать, велел тотчас переехать к нему жить, обещал перезнакомить сегодня же со всей музыкальной компанией и вечером непременно, не откладывая, вспрыснуть приезд у Тестова. Водку пьете? В карты играете? Баб любите? Чайковский едва отвечал, но этот сильный, шумный человек с глубоким взглядом был ему чем-то очень приятен. Он поблагодарил и согласился переехать к нему.
Он был всего на пять лет старше Чайковского, но какая пропасть отделяла этого всесильного, знаменитого человека от начинавшего свою преподавательскую деятельность молодого профессора музыки! В Николае Григорьевиче, в первые месяцы московской жизни, сосредоточилась для Чайковского вся Москва — все имело значение только через Николая Григорьевича или около Николая Григорьевича, — там, дальше, казалось, начинается непонятный, какой-то дремучий город, куда Рубинштейн его порой тянет за собой, куда порой приходится Чайковскому сопровождать его, наравне с другими, не прекословя.
На Моховой их комнаты были рядом, их разделяла тонкая перегородка. Рубинштейн уверял, что Петр Ильич мешает ему спать скрипом своего пера. Под утро Чайковский, у которого сон был всегда чуткий, слышал, как Николай Григорьевич, вернувшись из Английского клуба, раздевается, с помощью Агафона, капризно жалуется на то, что у него где-то болит или сосет, как под ним скрипят пружины большого кожаного дивана. Чайковский слышал, как Николай Григорьевич ворочался, как ненадолго засыпал, когда в окнах уже светало. Вскакивает Рубинштейн часов в десять, зовет Агафона мыться, летит в консерваторию, оттуда — завтракать к знакомым, всегда нужным и важным; оттуда — куда-нибудь с визитом, потом — обедать в ресторан, потом — в клуб или в Кружок до поздней ночи. Перед тем как лечь, иногда до утра, он играет — готовится к концертам.
https://isralove.org/load/13-1-0-2339:
Вплоть до революции 1917 года в первое после 11 марта воскресенье (дата смерти по старому стилю) в ресторане «Арбат» проводились «Рубинштейновские обеды», на которые собирались многие выдающиеся музыканты, чтобы почтить память Николая Григорьевича Рубинштейна.
Известность, полученная благодаря музыкальным способностям, открыла ему двери в высшее общество, где он вскоре занял достаточно твёрдое положение. Великосветские балы и развлечения в кругу друзей пришлись ему по душе. Здесь же он пристрастился к картам. Вплоть до конца жизни азарт к играм был настолько силён, что Рубинштейн проигрывал большую часть из своих гонораров.
Участие в творческой жизни Москвы было широчайшим: деятельное участие в открытии издательской фирмы П. И. Юргенсона, руководство Фондом вспомоществования вдовам и сиротам музыкантов, методическая и организационная помощь педагогам провинциальных городов, ежегодные благотворительные концерты и многое другое. В июне 1880 года Рубинштейн организовал музыкальную часть праздника по случаю открытия памятника А. С. Пушкину в Москве. Николай Григорьевич дирижировал кантатой С. И. Танеева «Я памятник воздвиг…». Под руководством Рубинштейна состоялась первая постановка опер «Евгений Онегин» П.И. Чайковского и “Орфей и Эвридика” Глюка. Он был глубоким интерпретатором и пропагандистом творчества Чайковского, первым исполнителем многих его фортепианных и симфонических произведений. По поводу популярности Николая Григорьевича, в письмах к своей племяннице, сестра которой обучалась в Московской консерватории, высказывался Ф. М. Достоевский:
«Машеньке скажите, что я обожаю Рубинштейна, серьёзно, и раскаиваюсь в клеветах, мною на него взведённых» (от 4 февраля 1872 года), а чуть позже (от 20 апреля 1872 года) уточнит свои «клеветы»: «<…> я глубоко стал уважать Nicolas. Я сознаюсь искренно, что он много сделал для музыкального русского воспитания, но зачем же из-за него застреливаются русские барыни с полдюжиной его карточек на груди? Вот это, это что такое? Жестокий! Тиран!!».
Учениками Рубинштейна были многие выдающиеся музыканты своего времени: концертирующие пианистки Н. Н. Калиновская, Ф. Фриденталь, П. Бертенсон-Воронец, Н. А. Муромцева, А. Ю. Зограф, пианист и историк пианизма Р. В. Геника, А. К. Аврамова — преподаватель Московской консерватории. Наиболее известными учениками Рубинштейна были Танеев, Зилоти и Зауэр.
Фонн Мекк и Рубинштейн:
После смерти мужа Надежда фон Мекк начинает оказывать значительную финансовую поддержку музыкантам — Николаю Рубинштейну, который в то время возглавлял консерваторию, и начинающему Клоду Дебюсси, наставнику по музыке дочерей фон Мекк, Генрику Венявскому, который скончался в её доме, братьям Владиславу и Генрику Пахульским.
